Век XIX: между презрением и романтической экзотикой

Размежевание словарных значений

Если мы обратимся к Национальному корпусу русского языка (НКРЯ), точнее, к его поэтическому подкорпусу, то обнаружим, что слово «еврей» в русской поэзии появляется только в начале XIX века. Это не должно нас смутить — слово «жид» возникло в русской поэзии значительно раньше, уже в 1731 году. В ранней редакции четвертой сатиры Антиох Кантемир, обращаясь к своей музе, говорит о том, что вовек не откажется от сочинения сатир, разве что — невероятная ситуация! — «в жидах не станет денег и обману» Кантемир А. Д. Собрание стихотворений. Л., 1956, (Библиотека поэта; Большая серия). С. 392 (заметим в скобках, что второе невероятное условие — отсутствие пьяных на масленой неделе). Семантическая связь «жидов» и «обмана» оказывается чрезвычайно устойчивой: так, Василий Майков в ирои-комической поэме «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1769) вопрошает: «Почто к женам своим ревнует басурман, / А жид, француз и грек способны на обман?»; Майков В. И. Избранные произведения. М.; Л., 1966. (Библиотека поэта; Большая серия). С. 102. Дмитрий Хвостов в басне «Осел и его хозяин» рассказывает о некоем жиде —  купце и глупце. Граф Дмитрий Иванович Хвостов. Сочинения. М.: INTRADA, 1999. С. 97.

Слово «жид» на протяжении всего XVIII века и даже в начале XIX не стоит считать оскорбительным: размежевание значений между религиозно-историческим «иудей», тяготеющим к нейтральному «еврей», и презрительным «жид» закрепится позже. Хотя самими евреями, ставшими подданными Российской империи, это наименование воспринималось очень болезненно. Известно, что во время своего путешествия на юг империи в 1787 году Екатерина II приняла депутацию новороссийских евреев, которые подали петицию с просьбой отменить употребление оскорбительного для них слова «жид» — и императрица согласилась, предписав впредь использовать слово  «еврей».   Кандель Ф. Очерки времен и событий. Из истории российских евреев (часть вторая: 1772–1882 годы). Иерусалим, 1990. С. 14–15. Разумеется, речь шла не о том, чтобы избавиться от религиозной и национальной нетерпимости к евреям, а лишь о слове — и действительно с начала XIX века в русской поэзии возникает слово «еврей» в его максимально нейтральном значении, тогда как слово «жид» все больше приобретает негативную оценочную коннотацию — это мы увидим позже, например, у А. К. Толстого.

Слово «еврей» (если верить НКРЯ, ведь какие-то примеры могли в него и не попасть) впервые возникает в поэме малоизвестной поэтессы Анны Буниной «Падение Фаэтона» в 1811 году. Это ирои-комическая поэма, в которой Бунина обращается к сюжету из «Метаморфоз» Овидия: сын Солнца, Фаэтон, решил проехать в огненной колеснице, но не совладал с конями и упал на землю. Одни исследователи предполагают, что под Фаэтоном в этой поэме подразумевается Александр Первый, другие — что это  Наполеон Нестеренко М. ”Падение Фаэтона” А. П. Буниной в историко-литературном контексте 1810-х годов // Нестеренко, М. Розы без шипов: Женщины в литературном процессе России начала XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2022 (Серия «Гендерные исследования»). . Как бы то ни было, герою приписывается способность превзойти все народы в мудрости: тут-то среди прочих и появляются евреи:

Китайцам он давал к правлению советы;
Британцев научил торги водить,
Француженок наряды шить,
Быть тонкими евреев. Поэты 1790–1810-х годов. Л.: Сов. Писатель, 1971. (Библиотека поэта; Большая серия). С. 456 Поэты 1790–1810-х годов. Л.: Сов. Писатель, 1971. (Библиотека поэта; Большая серия). С. 456

Совсем в другом контексте — высоком, библейском — впервые и почти одновременно, в 1814 году, возникает это слово у Василия Андреевича Жуковского в стихотворении «Библия». Это вольный перевод стихотворения маркиза Луи де Фонтана, который, в свою очередь, задумывал его как пролог к переложению библейской книги Иова (этот замысел не был осуществлен) Петушков В. П. Примечания // Жуковский В. А. Собрание сочинений. М.; Л.: Гос. изд-во худож. лит., 1959–1960. Т. 1: Стихотворения. С. 439. .  

Кто сердца не питал, кто не был восхищен
Сей книгой, от небес Евреям вдохновенной!
Ее божественным огнем воспламенен,
Полночный наш Давид на лире обновленной
Пророческую песнь псалтыри пробуждал, ―
И север дивному певцу рукоплескал. Жуковский В. А. Собрание сочинений. М.; Л.: Гос. изд-во худож. лит., 1959-1960. Т. 1: Стихотворения. С. 198–199.

Кажется, что эти два первых упоминания и задали две основные тенденции еврейской темы в русской поэзии первой половины XIX века: включение евреев в некий «имперский перечень» (особенно важное после второго раздела Речи Посполитой, когда в состав Российской империи вошли земли нынешних Польши, Белоруссии, Литвы, где было много еврейского населения) и серьезное осмысление евреев как народа, которому даровано высокое откровение. Первое — имперское — нередко подразумевало комический модус, второе было неизменно высоким. По словам критика и литературоведа Льва Аннинского, впервые подробно описавшего трансформацию образа еврея в русской поэзии, «два сюжета: библейский и имперский — сосуществуют в истории русской культуры, далеко не всегда при этом соприкасаясь». Аннинский Л. А. Скитальцы (Еврейская тема в русской лирике) // Вопросы литературы. 1993, №3. C. 13–33.

Имперский модус

Имперский модус неизменно строится на том, что автор и читатель видят в еврее другого — инородца, иноверца, отношение к которому может колебаться от иронии до романтического интереса. Если говорить об иронии, то она, как правило, возникает благодаря включению еврея в перечислительный ряд — до известной степени случайный. Именно это мы видим в ранней поэзии Пушкина: вот он, обращаясь к Александру Тургеневу, называет его верным покровителем «попов, евреев и скопцов», вот в неопубликованном при жизни кишиневском наброске:

Теснится средь толпы еврей сребролюбивый,
[Под буркою казак], [Кавказа] властелин,
Болтливый грек и турок молчаливый,
И важный перс, и хитрый армянин. Пушкин А. С. Теснится средь толпы еврей сребролюбивый... // Полное собрание сочинений. Л.: Наука. Ленингр. отделение, 1977–1979. Т. 2. Стихотворения, 1820–1826. С. 95.

Подобное перечисление видим и у Рылеева в поэме «Наливайко»:

Все веселятся, все ликуют,
Весне цветущей каждый рад;
Поляк, еврей и униат. Рылеев К. Ф. Полное собрание стихотворений. Л., 1971 (Библиотека поэта. Большая серия). С. 227

Оно же в неоконченной пушкинской поэме «Братья-разбойники»:

…И в черных локонах еврей,
И дикие сыны степей,
Калмык, башкирец безобразный,
И рыжий финн, и с ленью праздной
Везде кочующий цыган! Пушкин А. С. Братья-разбойники, 1821–1822 // Полное собрание сочинений. Л.: Наука. Ленингр. отделение, 1977–1979. Т. 4. Поэмы. Сказки. С. 125.

Еврей наделяется устойчивыми чертами — либо присущими ему самому («еврей сребролюбивый»), либо метонимически перенесенными на отношение к нему («Ко мне постучался презренный еврей» в пушкинской «Черной шали», написанной в кишиневской ссылке). Эти черты неизменны — от условной современности до условного же средневековья — именно отсюда возникает в «Скупом рыцаре» обращение-оксюморон «Проклятый жид, почтенный Соломон». Несколько особняком развиваются связанные с евреями эротические мотивы и контексты. Если еврей традиционно заслуживает презрения как обманщик и ростовщик, то еврейка — его жена, сестра или дочь — безусловно притягательна. Именно так излагается история непорочного зачатия в «Гавриилиаде». Кроме того, еврейская эротика провоцирует на смелые шутки — например, такую пушкинскую:

А завтра к вере Моисея
За поцелуй я не робея
Готов, еврейка, приступить —
И даже то тебе вручить,
Чем можно верного еврея
От православных отличить. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Л.: Наука. Ленингр. отделение, 1977–1979. Т. 2. Стихотворения, 1820–1826. С. 71.

При этом отметим, что романтический сюжет нередко строится на взаимодействии с имперской моделью сознания. В 1820-е – первой половине 1830-х возникает целый ряд историй о любви русского к обитательнице национальной окраины — а вместе с тем и свободного, не тронутого цивилизацией мира. Собственно эта сюжетная модель и ложится в основу русской романтической поэмы: она задана в пушкинском «Кавказском пленнике» (1820), в несколько измененном виде предстает в его же «Цыганах» (1824) и в первой поэме Баратынского «Эда» (1821). Разумеется, в романтическом произведении подобный конфликт может завершиться только трагически: черкешенка спасает пленника и кончает жизнь самоубийством, Алеко из ревности убивает Земфиру и оказывается изгнанным из цыганского племени, «младая финляндка» Баратынского погибает, оставленная гусаром. С вариацией этого же сюжета мы сталкиваемся и в стихотворении Лермонтова «Баллада» («Куда так проворно, жидовка младая…»). Несмотря на то размежевание коннотаций «еврея» и «жида», о котором шла речь выше, слово «жидовка» здесь не имеет уничижительного контекста. Даже напротив: героиня демонстрирует ту самую смелость в любви превыше национальных и религиозных границ, которая свойственна героиням романтических поэм. К тому же и героиня, и ее возлюбленный погибают от рук ее отца, не простившего дочери неверность «закону Моисея», а это уже сюжет, апеллирующий к известнейшей балладе Жуковского «Эолова арфа». Словом, перед нами более чем традиционный романтический сюжет, в котором еврейка почти ничем не отличается от черкешенки или цыганки.

Баллада

Куда так проворно, жидовка младая?
Час утра, ты знаешь, далек...
Потише, распалась цепочка златая,
И скоро спадет башмачок.
Вот мост! вот чугунные влево перилы
Блестят от огня фонарей;
Держись за них крепче, устала, нет силы!..
Вот дом — и звонок у дверей.
Безмолвно жидовка у двери стояла,
Как мраморный идол бледна:
Потом, за снурок потянув, постучала...
И кто-то взглянул из окна!..
И страхом и тайной надеждой пылая,
Еврейка глаза подняла,
Конечно, ужасней минута такая
Столетий печали была. Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений. АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом). Изд. 2-е. Л.: Наука. Ленингр. отделение, 1979–1981. Т. 1. Стихотворения, 1828–1841. С. 353–354.

Библейский модус

Но вернемся к Пушкину. Наряду с условным имперским сюжетом, связанным с еврейской тематикой, он обращается и к другому модусу — высокому или библейскому. Стихотворение «В еврейской хижине лампада…» было написано в 1826 году, вскоре после «Пророка», и при жизни Пушкина не печаталось. Как о начале неосуществленного замысла поэта о нем писал в своем дневнике ближайший друг Мицкевича Франтишек Малевский. Согласно этому источнику на вечере у Николая Полевого, издателя журнала «Московский телеграф», 19 февраля 1827 года, где были Вяземский, Мицкевич, Дмитриев, Баратынский, Пушкин говорил о своем замысле на тему «Вечного жида»: «В хижине еврея умирает дитя. Среди плача человек говорит матери: “Не плачь. Не смерть, а жизнь ужасна. Я странствующий жид. Я видел Иисуса, несущего крест, и издевался”. При нем умирает стодвадцатилетний старец. Это на него произвело большее впечатление, чем  падение Римской империи» Б. В. Томашевский. Примечания // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Л.: Наука. Ленингр. отделение, 1977–1979. Т. 2. Стихотворения, 1820–1826. С. 353. :

В еврейской хижине лампада
В одном углу бледна горит,
Перед лампадою старик
Читает Библию. Седые
На книгу падают власы.
Над колыбелию пустой
Еврейка плачет молодая.
Сидит в другом углу, главой
Поникнув, молодой еврей,
Глубоко в думу погруженный... Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Л.: Наука. Ленингр. отделение, 1977–1979. Т. 2. Стихотворения, 1820–1826. С. 310.

Очевидно, что это стихотворение — экспозиция какой-то истории о еврейской жизни. Как отмечает Евгений Никольский, оно «полно психологических деталей: горе хозяев передалось и предметам,  окружающим их». Никольский Е. В. Об одном незавершенном замысле А. С. Пушкина (обращение к образу Вечного жида) // LIBRI MAGISTRI. Вып. 4, Филология в XXI веке. 2017. С. 56–65 Он же замечает, что «лампада» и «медные застежки» на книгах — атрибут скорее не еврейский, а раннехристианский, а «пустая колыбель» имеет не только буквальное, но и символическое значение. Описание горюющей семьи, оплакивающей смерть младенца, прерывается полночным стуком в дверь. Незнакомцем с дорожным посохом в руке может быть Вечный Жид — Агасфер. Ю. М. Лотман в статье «Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе» развивал предположение о взаимосвязи между замыслом об Агасфере и драматическим замыслом поэмы «Иисус». По его мнению «Ключом к реконструкции замысла об Иисусе должно быть предположение о сюжетном антагонисте, которого Пушкин собирался противопоставить главному герою». Лотман, Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство СПБ, 1998. С. 281–292.

Таким образом, можно предположить, что эпизод в еврейской хижине носит отнюдь не описательный характер: он включен в пушкинское понимание всемирной истории, где над пустой колыбелью должна развернуться своего рода сцена всемирной мистерии. Замысел не был осуществлен, но само его возникновение знаменательно: в нем и следа нет ни имперского презрения к гонимому народу, ни эротической игры. По предположению исследователя, этот неоконченный текст связан с будущими «Маленькими трагедиями», идея которых рождается тогда же, в 1826-м. Лотман, Ю. М. Пушкин. СПб.: Искусство СПБ, 1998. С. 281–292. Говоря сегодняшним языком еврей становится не угнетенным национальным меньшинством в Российской империи, а героем всемирной истории.

Именно это мы наблюдаем в целом ряде библейских переложений середины века — например, в «Валтасаре» Александра Полежаева (1828):

И еврей молодой
К Валтасару предстал
И слова прочитал:
Мани, факел, фарес!
Вот слова на стене;
Волю бога небес
Возвещают оне. Полежаев А. Полное собрание стихотворений. Л., 1957 (Библиотека поэта. Большая серия). С. 55.

В «Сампсоне» (1840) Льва Мея (заметим, к слову, автора большого цикла «Еврейские песни»):

Спой нам песню, еврей,
Про твоих праотцов
Как их вел Моисей
Вдоль степей, вдоль песков,
К ханаанским странам,
Про ковчег, про Сион,
Спой нам песню, Сампсон! Мей Л. А. Полное собрание стихотворений. М.–Л., 1964 (Библиотека поэта. Большая серия). С. 261–265.

У Жуковского в «Повести об Иосифе Прекрасном» (1846):

В темнице ж
Был с нами юноша, еврей, невольник
Пентефрия, вельможи твоего.  Жуковский В. А. Повесть об Иосифе Прекрасном. Полное собрание сочинений и писем. М.: Языки рус. культуры, 1999–... Том 4. Стихотворные повести и сказки. С. 254–263.

Или у Каролины Павловой в «Разговоре в Трианоне» (1848):

Я был в далекой Галилеи;
Я видел, как сошлись евреи
Судить мессию своего;
В награду за слова спасенья
Я слышал вопли исступленья:
«Распни его!» Павлова К. К. Полное собрание стихотворений. М.–Л., 1964 (Библиотека поэта. Большая серия). С. 139–145. Павлова К. К. Полное собрание стихотворений. М.–Л., 1964 (Библиотека поэта. Большая серия). С. 139–145.

«И чуждый всем еврей скорбел о храме»

По словам Льва Аннинского, «даже у крупнейших поэтов, ведущих диалог с Богом, нет в Божьем мире места КОНКРЕТНОМУ еврею, который мыкается где-нибудь в местечке, в черте оседлости Западного края, где-то там суетится в шинке, мудрствует в хедере, горбится в сапожной мастерской. Такого еврея русская поэзия еще не разглядела»  Аннинский Л.А. Скитальцы (Еврейская тема в русской лирике) // Вопросы литературы. 1993, №3. C. 13–33. . Эта мысль представляется нам не совсем точной: такого еврея русская поэзия второй половины XIX века как раз разглядела, но удостоила не пристального взгляда, а лишь беглого и чаще всего презрительного упоминания. К сожалению, общепринятое в Российской Империи отношение к евреям немало этому способствовало, и если в годы правления Александра II антисемитизм несколько ослабел, в частности, евреи получили возможность гимназического и даже высшего образования, то при Александре III он усилился вновь. Впрочем, и при том, и при другом императоре его было вполне достаточно для того, чтобы обвинять евреев (слова «жид» опять перестали стесняться) во всех возможных грехах. К извечному обвинению в ростовщичестве добавилось обвинение в спаивании русского народа — в частности, оно нашло свое отражение в стихотворении Алексея Константиновича Толстого «Богатырь» (1850):

Стучат и расходятся чарки,
Питейное дело растет,
Жиды богатеют, жиреют,
Беднеет, худеет народ.

<…>

За двести мильонов Россия
Жидами на откуп взята —
За тридцать серебряных денег
Они же купили Христа.

И много Понтийских Пилатов,
И много лукавых Иуд
Отчизну свою распинают,
Христа своего продают. Толстой А. К. Собрание сочинений. Том 1. М., 1969. С. 229.

Даже еврейская религия, вызывавшая еще совсем недавно скорее поэтическое восхищение, рождает теперь лишь недоуменное сожаление. В сонете Николая Минского «На корабле» (1885) описаны разные вероисповедания, при этом каждое по-своему притягательно — кроме разве что иудаизма:

Зажглась звезда, поднялся ветерок,
Склонялся день за горы Дагестана.
И все, молясь, глядели на восток.
Татаре повторяли стих Корана,

Рабы Христа творили знак святой.
Калмыки в тишине взывали к Ламе,
И чуждый всем еврей скорбел о храме
И Богу докучал своей тоской. Минский, Н. М. Поэмы. М.: Директ-Медиа, 2002. Режим доступа: по подписке — https://biblioclub.ru/index.php?page=book&id=12846 .

Едва ли не единственный поэт, который находит в это время возможность заступиться за страдающее еврейское племя, — это Василий Курочкин. Сын крепостного, народоволец, сатирик, он подвергает осмеянию то общественное мнение, которое извечно обвиняет евреев во всем. В стихотворении «Благоразумная точка зрения», воплощающем позицию «среднего человека», то есть носителя массового сознания, он говорит:

Для меня равноправны все нации,
Ненавистен мне неграми торг,
На сиамцев взглянув в «Иллюстрации»,
Прихожу я в невольный восторг;
Но еврея, греховно упадшего,
Мне «Основа» и разум велит, ―
С точки зрения Зотова младшего,
Звать позорною кличкою: жид. Курочкин В. С. Стихотворения. Статьи. Фельетоны. М.: ГИХЛ, 1957. С. 120.

Против антисемита В. Р. Зотова, редактора «Иллюстраций», обращено и стихотворение Курочкина «Мы все смешное косим, косим…» (1860):

Мы — под диктовку доброй феи;
Вы — гнома злобы и вражды;
Для нас ― евреи суть евреи;
Для вас — евреи суть жиды. Курочкин В. С. Стихотворения. Статьи. Фельетоны. М.: ГИХЛ, 1957. С. 75.

Поворот в осмыслении еврейской темы произойдет в конце XIX века. Он будет связан с поэтом Семеном Надсоном, осмыслившим свое происхождение как поэтическую тему. Но об этом — в следующем материале.