Когда Десять заповедей называют краеугольным камнем цивилизации и моральным кодексом современного человечества, в этом есть известное лукавство. Действительно, многие ли в современном цивилизованном мире всерьез принимают заповедь о соблюдении субботы? Запрет на поклонение изображениям легко обошли в свое время еще традиционные христианские конфессии. С почитанием родителей тоже не все ясно: одних родителей почитают, других не очень, а пенсионное обеспечение берет на себя государство. А уж от заповеди, ставящей жену в один ряд с домом, волом и ослом, многим современным людям становится слегка неловко.
Отсюда вывод: при всей их мировой славе Десять заповедей принадлежат прежде всего своему времени и месту. Поэтому интересно взглянуть, что они представляют собой в контексте еврейской Библии и культуры Древнего Востока в целом.
Во-первых, под названием Десять заповедей известны (еще) два текста — Исх 34: 10-27 и Втор 5: 6-18. Слово «еще» намеренно взято в скобки, потому что к наиболее известному тексту Десяти заповедей (Исх 20: 2-14) это название, строго говоря, не относится. Правда, во Втор 4:13 соответствующее словосочетание (асерет hа-деварим, в послебиблейской традиции — асерет hа-диброт) относится к словам, произнесенным Богом во время его явления на Синае и записанным Моше на скрижалях, то есть вроде бы к нашему тексту. Тем не менее, как видно из дальнейшего (см. уже цитировавшийся отрывок Втор 5: 6-18), речь идет о несколько отличающемся варианте Десяти заповедей. Однако совсем странное ощущение возникает, если взглянуть на контекст первого употребления этого словосочетания в Библии. Мы имеем в виду стих Исх 34:28. Он вроде бы относится к тексту, написанному на новых скрижалях, сделанных Моше вместо разбитых у подножья горы Синай (34: 10-27). Речь идет об отрывке, имеющем мало общего с Исх 20: 1-14, хотя ранее (34:1) говорится, что на новых камнях будут написаны «слова, которые были на первых скрижалях». Большей частью отрывок посвящен заповедям ритуального характера и при желании может быть разделен на десять частей. Поэтому в классической библеистике он получил название ритуального декалога (декалог (буквально «десятисловие) — происходящий из греческого языка синоним словосочетания «Десять заповедей»).
Оставляя на время в стороне интригующий вопрос о тождестве и различиях между «вариантами» Десяти заповедей (см. подробнее комментарий к главе 34), сосредоточимся на том общем, что есть между этими текстами.
Кроме того, что все они могут быть «разделены на десять» (причем каждый из них несколькими способами), у них есть одна общая черта — содержащиеся в них предписания по форме имеют аподиктический характер. Различию между так называемыми аподиктическими и казуистическими законами в Библии посвятил работу, впервые опубликованную в 1934 году, немецкий исследователь Альбрехт Альт (Alt). По Альту, казуистические законы — это законы, включающие какие-либо условия. Например: «Если кто украдет вола или овцу и зарежет или продаст, пять волов пусть отдаст за вола и четыре овцы за овцу» (Исх 21:37). Аподиктические законы таких условий не содержат, их формулировка носит «абсолютный» характер: «С первыми плодами твоего урожая и их долей, посвященной мне, не медли. Старшего своего сына отдавай мне» (Исх 22:28).
Казуистический способ формулировки характерен для месопотамских сводов законов, заметно повлиявших на соответствующее библейское законодательство, вплоть до калькирования юридических формул (подробнее об этом см. в комментариях). Что касается аподиктических законов и предписаний, то в них такое влияние не прослеживается. За пределами Библии законы подобного рода встречаются крайне редко. Видимо, они специфичны для западносемитской и собственно израильской традиции, представляя собой формулировку общих принципов (см. Alt). Такими сводами общих принципов и являются все три варианта Десяти заповедей.
Другая общая черта, объединяющая три рассматриваемых текста, — наличие в них преамбулы, в которой Господь говорит о своих благодеяниях народу Израиля. В двух случаях эта преамбула лаконична: «Я Господь, Бог твой, что вывел тебя из земли египетской, из дома рабства» (Исх 20:2; Втор 5:6). В третьем тексте она более развернута: «Вот, я заключаю завет. При всем твоем народе я буду творить чудеса, каких еще не было среди всех народов на всей земле, и весь народ, среди которого ты (находишься), увидит деяния Господни, потому что грозные дела совершу я для тебя» (Исх 34:10).
Каков смысл такой преамбулы? Ответ на этот вопрос содержится в самом начале процитированного стиха: «Вот, я заключаю завет». Завет (берит) — это договор между Богом и народом Израиля. Как показали исследования (см., например, классическую уже монографию Weinfeld, а также более новую книгу Levenson 1985), моделью для завета Бога с народом служили древневосточные политические договоры между правителями и их вассалами. В начале такого договора правитель обычно называл свое имя и перечислял добрые дела, которые он сделал для вассала. Вассал обязывался хранить ему верность, а правитель брал на себя защиту вассала.
Три (точнее сказать, «два с половиной») свода аподиктических принципов, собственно, и представляют собой условия, на которых заключается вассальный договор между Богом и Израилем. Бог Израиля мог заключить такой договор, потому что мыслился как царь — правитель мира. Собственно, и другие народы Древнего Востока могли мыслить свои божества как царей и правителей, но до столь буквального, детализированного подхода, как евреи, никто не доходил. Добавим также, что ни один бог, кроме еврейского, не издавал законов. (Хаммурапи посвятил свой кодекс солнечному богу справедливости Шамашу, но сам Шамаш законотворчеством не занимался). Скажем в дополнение к этому, что древневосточные сюзерены не вмешивались во внутренние дела вассалов, а Бог Израиля вмешивался и устанавливал свои порядки, потому что сам отчасти претендовал на роль правителя Израиля (еврейский царь — фигура двусмысленная; ср., напр., 1 Сам 8: 4-22). Возможно, в этом и состоит та самая близость к Богу, о которой говорит Второзаконие (4:7). Заметим также, что в этом контексте становится понятным запрет на поклонение другим богам: служение нескольким господам сразу в системе вассальных отношений выглядит как предательство (Levenson).
Закон, установленный самим Богом, — отличительная особенность и основное содержание традиционной еврейской культуры. Это не обязано нравиться: можно, например, сказать, что человеческие законы легко меняет сам человек, если они не соответствуют требованиям момента. С божественным законом все значительно сложнее. Кроме того, из монотеистических религий, наверное, только в случае с иудаизмом так резко проходит грань между религиозностью и секулярностью: одни признают авторитет пришедших из древности и не до конца понятных предписаний, другие — нет. Все это вряд ли упрощает проблему идентичности еврейского народа как целого.
В концепции религиозного закона как политического договора есть и более привлекательные черты: можно, например, призвать Бога на суд Торы, как это делали хасиды, потому что договор к чему-то обязует и его. Имеет определенный смысл и проводимая французским философом Бернаром-Анри Леви параллель между еврейской ориентацией на закон и «властью закона» в современном западном понимании. Наконец, греет душу ощущение, что евреи с Богом политические союзники, попросту говоря — сообщники, как об этом писал Жаботинский в романе «Пятеро».
В любом случае нужно хорошо понимать, откуда мы пришли и что именно унаследовали от предков. И такое понимание значительно важнее, чем разговоры о моральной ценности Десяти заповедей.
Титульная иллюстрация: Моше и 10 заповедей. По Филиппу де Шампаню / Wikipedia